Четверо беларусских политзаключенных ответили на вопросы журналистов в Черниговском областном госпитале. Из-за опасений, что местонахождение здания будет рассекречено, и Россия попробует атаковать его, организаторы запретили медиа вести прямые трансляции. Также под запретом оказались фото, видео и даже цитаты участников до окончания пресс-конференции и еще час после. «Зеркало» присутствовало на пресс-конференции. Рассказываем главное.
О том, как попали в Украину
Украинская журналистка спросила у беларусских политзаключенных, как так вышло, что они оказались в Украине. Вопрос прозвучал на украинском языке. Мария Колесникова попросила его перевести на русский. Ей помогли Владимир Лабкович и Виктор Бабарико.
— Так как я оказалась, наверное, самой первой в Украине, хочу поделиться своими впечатлениями, — стала отвечать она. — Я узнала, [что нахожусь в Украине, только] в тот момент, когда оказалась здесь. Открыла дверь, вышла — подошли сотрудники, представились и сказали, что теперь я в свободной стране Украине. Я действительно очень сильно удивилась. И мой первый вопрос к представителям Украины был: «Почему я нахожусь здесь?» Потому что вся информация, которая до меня доходила, как раз была про другие европейские страны. И потом в течение дня мы получили объяснения, почему так происходит. Мы знали, что в Беларуси уже состоялся первый переговорный день спецпосланника Дональда Трампа и Александра Григорьевича. Но не знали, что в процесс была включена Украина. То есть мне сейчас сложно объяснить, кто с кем начал этот процесс, потому что я действительно не знаю [все] до конца. Но первое, что я сделала, — лично поблагодарила президента Украины. А когда увидела прибывающие автобусы с другими беларусами, среди которых оказались и Виктор Дмитриевич, и Максим Знак, мой адвокат, и Марина Золотова, и все остальные прекрасные люди, которых знаю и большей части которых нет, — вам просто не передать счастья. Важно, что сам этот момент случился.
— Ну и тогда я шутливо прокомментирую теорию заговора со стороны позиции беларусов (видимо, речь о властях. — Прим. ред.). Они очень надеялись, что, оказавшись на границе Беларусь-Украина, будет повторен опыт Маши 2020 года (8 сентября 2020 года власти попытались вывезти Марию Колесникову в Украину, но она порвала паспорт и отказалась пересекать границу. — Прим. ред.). И все два автобуса останутся с паспортами в Беларуси, — рассказал Виктор Бабарико. — Что касается меня, то я, как уже сказал, ничего особо говорить не буду, дабы не навредить. Но о том, что мы находимся в Украине, я узнавал только по движению… Даже не по движению, потому что ехали мы без возможности смотреть по сторонам, а по вынужденным стоянкам и с точки зрения ориентации по солнцу. И когда я понимал, что мы двигаемся в сторону юга, я все никак не мог географию свести: время пребывания в пути и направление. То есть самая крайняя точка, я все-таки предполагал — это будет район Бреста. Поэтому, когда мы вышли и оказались в Украине, я узнал об этом именно в такой момент.
Мы все, когда обсуждали, и, наверное, исходя из того, что было раньше, ожидание было такое: если и будут принимать, то на западных границах Беларуси. Но [то, что сделала Украина,] это больше, чем подвиг. Это человечность. Человечность, когда ты пережил ощущение необходимости получения добра, и это добро ты делишь с другим. Самое большое и правильное добро. Именно это добро украинцы и дают. Вряд ли, я думаю, Европа на меня обидится, но лучше, чем то, что мы получили здесь, я думаю, нигде мы не получим. Спасибо Украине.
— У меня простое объяснение, почему мы оказались в Украине, — говорит Александр Федута. — Мы видели только одну трактовку событий, происходящих в Украине. Но когда говорилось о позиции европейских государств, то шла речь о том, как Европа устала от якобы иждивенческих настроений Украины, как Европа не хочет, чтобы украинцы находились на ее территории, как она не находит денег, чтобы оказывать помощь. Наилучший вариант опровержения этих пропагандистских ходов, ничего никому не доказывая и ничего никому не объясняя, избрал господин Зеленский. Он показал, что в этой очень тяжелой для украинского народа ситуации украинцы остаются благородными и искренними, со способностью и желанием помогать другим людям. Я думаю, что эта позиция очень важна и что она должна быть отмечена в Европе.
— Я праўда не ведаю, чаму мы ва Украіне, але безумоўна, гуманітарная роля яе відавочна, і за гэта вялікі дзякуй, — отметил Владимр Лабкович. — Вельмі спадзяемся, што гэты трэк працягнецца, гэта зараз найважнейшае. Любая пазітыўная роля ўкраінскага бока надзвычай важна. Просім, каб гэта працэс [вызвалення] працягваўся, нам усім трэба зараз над гэтым працаваць. <…> Быў яшчэ адзін чалавек вызвалены, гэта Алесь Беляцкі. Аказваецца, ён быў дастаўлены ў Вільнюс. Таму людзі па-рознаму ехалі, была пэўная селекцыя. Спадар Бяляцкі быў адразу перададзены літоўскаму боку. А ў чым такая хітрая задумка беларускага ўрада, я не ведаю.
О событиях накануне вывоза за границу
— Последние полтора месяца я провел на стационаре в медчасти колонии, где отбывал наказание, поскольку мое состояние здоровья начало ухудшаться и было принято решение готовить меня к операции, — рассказал Александр Федута. — За несколько дней до освобождения она была назначена на 24 февраля. Поэтому я мирно спал. В половину пятого утра разбудил заместитель начальника колонии, который попросил одеться и выйти с ним. В комнате,"этапке", через которую после досмотра происходило перемещение, он спросил у меня, понимаю ли я, что происходит. Я понял, что, скорее всего, начался процесс освобождения, и спросил: «Где мои вещи? Можно ли пойти в отряд и собрать их?» Он сказал: «Ваши вещи в автобусе». Уже приехав сюда, я понял, почему мне не дали их осмотреть. Были изъяты мои рукописи. Там не было политических записей, дневников, никакой информации, касающейся моего заключения. Там были киносценарий, две пьесы и две тетради со стихами. О том, что нас везут в Украину, я понял по тому же, о чем говорил Виктор Дмитриевич. Солнце. В Беларусь из Москвы меня доставляли с мешком на голове. И из Беларуси в Украину меня доставили, плотно надвинув тюремную шапку на голову. Только по солнцу я понял, что, скорее всего, везут на юг. На юге была Украина.
— Я ўвогуле не ведаў, што буду вызвалены. За амаль пяць гадоў, пакуль быў пазбаўлены волі, я шмат якія месцы змяніў. У мяне, напэўна, было адно з вялікіх такіх турнэ. Як яны казалі: ты ж праваабаронца, павінен паглядзець на ўсё, — пошутил Владимир Лабкович. — І яны пакаталі мяне па розных турмах. Я сапраўды на ўсё паглядзеў. І думаў, што гэта чарговая паездка, чарговае турнэ. Мяне ўжо так вазілі ў машыне, там, дзе я не мог нічога бачыць. Тады перавозілі ў верасні 2025 года з магілёўскай турмы ў СІЗА КДБ. Але калі пабачыў, што мы едзем доўга — доўга, доўга, доўга едзем… І ў мяне, магчыма, тады ўпершыню з’явілася надзея. Потым у аўтобусе, калі нашыя рухі зрабілі больш лёгкімі, я пабачыў чалавека ў штацкай вопратцы, які нас здымаў на тэлефон. Ён увесь час казаў: «Чаму вы не ўсміхаецеся, чаму вы не ўсміхаецеся?» А я падумаў: «Ну яны зусім абнаглелі». Столькі нас здымалі, навошта зараз рабіць гэтую клаунаду, гэтую здымку на звычайны мабільны тэлефон. І было бачна, што чалавек разгубіўся. Ён хацеў ад нас нейкіх пазітыўных эмоцый, а ўсе такія злыя на яго глядзелі. Аказалася, гэта быў ужо супрацоўнік украінскага боку, які аказваў нам усю дапамогу. Неяк мне перад ім сорамна стала, што мы яго не прывіталі. І толькі тады, калі было бачна на будынку герб Украіны, я зразумеў — гэта Украіна. Вялікі дзякуй. Рады, што гэта Украіна, а не Польшча ці Літва (улыбается).
Об Эдуарде Бабарико
Виктор Бабарико прокомментировал ситуацию с сыном Эдуардом, который остается за решеткой.
— Вчера я получил точную информацию о том, что он находится в колонии строгого режима в Орше. Что ему добавили два года по ст. 411 УК (Неповиновение требованиям администрации колонии). Несмотря на то что я, безусловно, переживаю, я очень горд за то, что он достойно выдерживает те испытания. И за фразу, которую он сказал еще в 2020 году на вопрос, какая у него статья. Он сказал очень просто: «Моя статья — моя фамилия», — рассказал экс-банкир.
Экс-политзаключенный также добавил, что переживает не только за сына, но и за всех, кто остается за решеткой:
— Ведь он не один. Там остались тысячи людей. И поэтому у меня переживание не конкретно о сыне. Сопереживание есть у каждого из нас — о том, чтобы этот процесс, который начался, не был поглощен не то чтобы мыслью, а идеей… Я не хочу тут сказать, что мы тут такие замечательные люди, но нужно понимать, что это освобождение на самом деле затронуло достаточно не то чтобы медийных, но известных людей. Нельзя забывать о тех, фамилии которых мы никогда не слышали. И это будет с нашей стороны, и в первую очередь со стороны тех, кто этим занимался на самом деле, и с нашей стороны, это будет большим предательством, если мы забудем, что на сегодняшний день там находятся еще тысячи людей. И спать спокойно мы сможем только тогда — и я смогу спать спокойно, я думаю, каждый, — не потому, что там мой сын будет находиться на свободе, а тогда, когда там не будет никого.
Об условиях содержания
— Условия содержания были такие же, как у всех осужденных Республики Беларусь. Я сейчас сижу перед вами, а вчера еще в районе 9.00 я работала на фабрике. Поэтому очень сложно как-то ответить на этот вопрос, — рассказала Мария Колесникова. — Условия содержания таковы, что я сейчас перед вами нахожусь живая, здоровая, относительно улыбаюсь. Наверное, это уже говорит о том, что не все так плохо, как может казаться. Хотя это очень сложное место и очень сложные условия. Но там всегда находили возможность каким-то образом себя поддерживать.
О тех, кому первыми позвонили после освобождения
По словам Александра Федуты, первыми, с кем он поговорил, были его коллеги, с которыми он ехал в автобусе. Они не виделись более четырех лет, потому что находились в разных колониях.
— Вторыми были врачи и волонтеры в госпитале, где нас разместили. Вы спрашиваете, какое чувство испытал я? Я испытал чувство стыда за свою страну. Потому что в стране, где происходят такие события (речь о войне. — Прим. ред.), нас принимают тепло и радушно. Хотя те же самые врачи, те же самые волонтеры до нашего прибытия и после нашего отъезда будут заниматься оказанием помощи совсем другим людям, которые, возможно, нуждаются в ней гораздо больше, чем мы. Поэтому спасибо вам, украинцы.
— Я передам коротенько, что со мной произошло буквально за день. Я эти три года (речь о последних трех годах. — Прим. ред.) учился жить не знанием, а верой. Я всю свою жизнь считал, что знания абсолютны, а вера — вещь такая, недоказуемая, — рассказал Виктор Бабарико. — Но когда ты лишен источников информации, у тебя остается только один вариант — верить, что что-то происходит. Верить в то, что ты не знаешь, на самом деле очень непросто. И вот я для себя наметил такой трек: что я освобожусь и где-то с месячишку на берегу буду восполнять недостаток своего знания и убеждаться в том, что то, во что я верил, — это правильно. Но, сделав три звонка — сестре, дочери и человеку из команды, в которой мы работали в 2020 году, — я лег спать с удивительной мыслью. Оказывается, восполнить вот это незнание за эти три звонка можно вполне успешно. И я понял, что все. Все живет и работает, и пора уже думать.
— Я ощущаю невероятное счастье, начиная со вчерашнего дня. Как я уже сказала, у меня была возможность поблагодарить президента Украины. Также была возможность через беларусские спецслужбы поблагодарить Александра Григорьевича. Я это сделала. Надеюсь, что ему передали мои слова благодарности. Они абсолютно искренние <…>.
Она также сказала, что у нее была возможность поблагодарить спецпосланника Трампа Джона Клоула. По ее словам, она это сделала «горячо и искренне».
— Это, знаете, простая человеческая вещь, когда люди, которых ты совершенно не знаешь… Эти люди влияют на твою судьбу. На судьбу других близких тебе людей в таком контексте, когда результатом становится то, что мы все встречаемся, обнимаемся и просто видим друг друга и счастливы быть рядом. Когда незнакомые люди имеют к этому отношение, это всегда очень согревает. Эти слова благодарности искренние и не выражают на самом деле той глубины чувств, которые я испытываю <…>.
О войне
Украинские журналисты активно задавали вопрос беларусам об отношении к войне.
— Мы ничего не знаем точно. Почему? Потому что в тех условиях, в которых мы находились, доступ к информации был очень ограничен. Я не говорю о правдивом или неправдивом, но только одностороннем. То есть со стороны белорусских СМИ. Поэтому комментировать что-то и давать оценку, когда ты знаешь только позицию одной стороны, вещь бессмысленная. Поэтому все, что касается того, что происходит в мире, особенно, когда вопросы касаются каких-то спорных моментов, в которых присутствует больше, чем одна сторона, я думаю, от нас вы мало что получите, — заявил Бабарико. — С самого раннего детства мне известно то, что война — это всегда плохо. Понимание справедливой, несправедливой войны — это все, конечно, условно. Но война — это плохо, — отметил Бабарико. — Война — это причина страданий в первую очередь для тех стран, которые вовлечены, и для людей. Но самое страшное, что война является на самом деле точкой, которая разъединяет. Комментировать какие-то вещи, когда ты практически ничего не знаешь и владеешь информацией только односторонне, я вообще не могу. Мы знаем, что ведутся какие-то действия, но говорить мы можем только то, что показывают по беларусским средствам массовой информации. Ничего другого… Так называемое, простите за сленг, «зэк-радио» или «зэк-ТВ», которое питается неизвестно какими слухами, — это хорошо только в рамках перекуров. Можно сказать только то, что мы знаем из того, что показывают по беларусскому телевидению. А это практически ничего. <…>
О добровольцах
Представитель Объединенного переходного кабинета в Украине Светлана Шатилина спросила: если бы у вас была возможность задать вопрос беларусскому добровольцу, который сейчас воюет за Украину, что бы вы ему сказали?
Колесникова и Бабарико ответили, что не могут это прокомментировать, так как у них нет никакой информации об этом.
— Выбор любого человека делается — я уверен, что и добровольцы делают его — осознанно, исходя из тех систем ценностей, которые есть у каждого. В рамках моей системы ценностей, как я уже сказал, любая война — это плохо. Соответственно, я не верю в то, что исчерпаны все виды возможного урегулирования, кроме войны, — заявил Бабарико. — Наверное, кто-то решает это по-другому. Наверное, кто-то считает, что он уже исчерпал, с точки зрения своих ценностей, возможность бороться другими методами, кроме войны. Поэтому тоже комментировать очень-очень сложно. Но во что я верю — в то, что люди делают осознанный выбор, исходя из тех систем справедливости и добра, которыми они обладают.
Блогер Владимир Золкин, который занимается проектом о пленных «Ищи своих», рассказал экс-политзаключенным о полке Калиновского, который помогает Украине защищать себя.
— И вот нашлись беларусы, которые стали на нашу сторону, пришли для того, чтобы убивать тех, кто пришел на нашу землю, куда их никто не приглашал, чтобы убивать нас. И я все-таки хочу услышать от вас ответ: поддерживаете ли вы идеи таких людей? — спросил Золкин.
— Вопрос не касается национальности. Вопрос не касается правоты, неправоты или всего остального, — стал отвечать Бабарико. — Все, что совершается против человечности, — бесчеловечно. Это нельзя поддерживать. Но еще раз подчеркну: такие действия не могут поддерживаться, они не зависят от того, где человек родился. Они зависят от моральных принципов самого человека. И их нельзя поддерживать ни в коем случае. Нельзя оправдать, что это можно делать, потому что «я за справедливость». Нет, этого нельзя делать. То есть объяснение, почему ты это делаешь, может быть разным, но оценка самого морального поступка от этого не меняется. И поэтому ответ на ваш вопрос содержится именно в самом вопросе: таких людей нельзя поддерживать. Но это не значит, что это совершают исключительно, как русские говорят, украинцы или, как украинцы говорят, русские. Точно так же, как и в любой войне, какая бы она ни происходила, совершаются преступные действия, которые нельзя поддерживать ни в коей мере. Поэтому таких людей поддерживать нельзя. Но еще раз подчеркиваю: это не зависит от национальности.
Колесникова согласилась с мнением Бабарико.
— Война — это ужасно, и то, что творят люди, — ужасно. Мне кажется, что сейчас наступил момент, когда это может прекратиться. И я очень хочу, чтобы это прекратилось. <…> Чтобы остановились убийства людей, такие бесчеловечные поступки. Чтобы люди вспомнили, что они люди. Очень тяжело об этом слышать, и оправданий никаких не может быть. Я глубоко разделяю потери Украины, потери России. Это большая боль, и это должно прекратиться, — сказала Мария Колесникова. Она вспомнила выпуск новостей от 24 февраля 2022 года, который смотрела в колонии.
— А через две недели я как раз оказалась в ПКТ. И последующие, наверное, 20 месяцев или 21 месяц я не видела телевизор. Но вот этот выпуск я запомнила. Он был, по-моему, по ОНТ, о том, я не знаю, как это правильно формулировать в военной терминологии, я абсолютно ей не владею, что был обстрелян Киев. По-моему, вот так это прозвучало. Я это запомнила. И дальше там шли какие-то комментарии, которые каким-то образом, наверное, оправдывали этот сам факт. Но я абсолютно точно помню, что вот так это было сказано. И мне было все понятно, так же, как, наверное, всему миру.
— Единственная возможная форма поддержки того или иного нравственного выбора — это присоединение к нему, — заявил Александр Федута. — Если человек говорит: «Я вас поддерживаю» — и не предпринимает никаких действий, это лицемерие. Что бы я сейчас ни говорил, это слова не просто наблюдателя, это слова человека, который в случае поддержки нравственного выбора должен встать в строй. Физически я не в состоянии этого сделать.
— Хачу падкрэсліць, што ўсе вайсковыя злачынствы павінны быць расследаваныя, а віноўныя — пакараныя, — говорит Владимир Лабкович. — Чалавецтва, якое рабіла шмат памылак у сваёй гісторыі, развязваючы войны, аформіла міжнародныя нарматыўныя акты, і там любы злачынец падчас вайны мусіць быць пакараны.
Што тычыцца беларускіх дабрахвотнікаў, мне зразумелы іх выбар. Мне зразумела, якімі пачуццямі яны карыстаюцца. І я вельмі спадзяюся, што ніхто з іх не загінуў (на ноябрь 2025 года сообщалось о примерно ста погибших беларусских добровольцах. — Прим. ред.). Як і тое, што гэтая вайна скончыцца праз хвіліну, а можа быць праз дзве — галоўнае, каб як мага хутчэй.
Об Андрее Почобуте
У политзаключенных спросили также и об Андрее Почобуте, получившем премию Сахарова. Политзаключенный находится в ИК № 1 в Новополоцке, там же, где был и Виктор Бабарико.
— Как человек, который находился в Новополоцке, я могу сказать так, что он заселялся в ПКТ, когда я уже там был, — объяснил Виктор. — Он оставался, когда меня в июне уже освободили из ПКТ. Поэтому да, по здоровью, на самом деле, у него было все более-менее нормально. Срок, который он там пребывает, реально можно выдерживать, он не критический. Точно могу сказать, что по здоровью контроль достаточный.
— Апошняе, што я ведаю: ён у парадку, вельмі пазітыўны. Я вельмі-вельмі спадзяюся (і тут таксама вялікі дзякуй высілкам польскага боку), які прыкладае ўсе намаганні, каб ён, як і іншыя, хутчэй быў вызвалены, — сказал Владимир Лабкович.
Об уголовном деле Федуты и Зенковича
Блогерка Татьяна Мартынова спросила у Александра Федуты, кто давал ему гарантии безопасности, когда поехали в Москву и его там арестовали вместе с Юрием Зенковичем.
— В Москве я находился по трудовому контракту. Будучи практикующим политтехнологом, занимался там избирательной кампанией. Зная об этом, Юрась Зенкович позвал меня поучаствовать в одной беседе, и я принял его предложение. Он невольно, не проведя предварительной проверки, не понял, что столкнулся с тщательно спланированной операцией КГБ Беларуси. Нужно признать, они хорошо сработали в данном случае. Это лишило меня и еще трех людей свободы. Искать предателя не нужно. С моей точки зрения, была допущена организационная ошибка. Он (Зенкович. — прим.ред.) сам отправлял записи наших диалогов агенту спецслужб, в порядочность которого он верил. И назначил этому агенту встречу в Москве.
О выборе, если бы была возможность вернуться в 2020-й
Украинская журналистка спросила Виктора Бабарико и Марию Колесникову, какой бы выбор они сделали, если бы сейчас вернулись в 2020-й и знали бы, что будет с ними дальше.
— Я как бы для себя еще в 2020-м году на этот вопрос ответил. (…) То есть я всю жизнь делал то, что я считал правильным и нужным, — сказал Виктор Бабарико. — И поэтому… В 2020-м я сделал… Мы сделали то, что могли. Ты можешь себя корить, только если чего-то не доделал. Поэтому решение было правильным в момент его принятия. (…) Мы не проиграли. Мы выиграли. Мы не получили приза, но оказались сильнее.
— Это, наверное, самый часто задаваемый мне вопрос за последние пять лет от всех. Начиная от всех людей, которые со мной находились рядом на соседних местах в камерах, заканчивая теми, кто вел следствие, — сказала Колесникова. — И даже через пять лет мне этот вопрос не перестают задавать. Нет. Я ни о чем не жалею. Считаю, что бывают такие времена, которые перед нами ставят сложные вопросы, и мы должны делать сложный выбор. Его я сделала очень легко, потому что я была и остаюсь абсолютно уверена, что я поддержала правильную идею, я поддержала свои ценности, которые выражает Виктор Дмитриевич и Эдуард Бабарико, его сын. Я не одна, нас ттаких очень много. И даже сейчас, пройдя через очень большие испытания и великие страдания, которые для меня частично закончились, а для многих людей они еще продолжаются, я всегда об этом помню… Всё равно считаю, что в такие переломные моменты, если можешь, значит, ты должен. И вот, пожалуй, это ответ на ваш вопрос.
— Извините, что я вернусь, — добавил Бабарико. — Я не знаю, передавали ли Маше или нет, но теперь я хочу публично сказать. День не помню, но [помню] момент, когда понял, что все было сделано правильно. Это когда Маша порвала паспорт. Именно в тот момент я понял правильность решения. Потому что это было сделано не просто разумно. Это было сделано полностью эмоционально. А раз это так, значит, доверяйте женскому чутью.
О протестах
Украинская журналистка спросила у Виктора Бабарико, ожидает ли он, что после освобождения политзаключенных в Беларуси могут вспыхнуть протесты.
— Я абсолютно уверен, что любой протест — это плохо. Я всегда подчеркивал, что не против чего-то. То есть не против действующей власти, а за лучшую власть. Вот это принципиально, — сказал Бабарико. — Не надо протестовать. Нужно по-другому. Понимаете, я был бы больше счастлив, если бы у нас появилась большая возможность начинать строить. Это, может быть, звучит непатриотично. Но на самом деле процесс патриотизма — как улица с двусторонним движением. Мне нужна Беларусь, и я нужен Беларуси. Когда это будет равнодействующая сила, когда я пойму, что только в нашей стране я лучше всего реализуюсь, а она скажет: «Именно ты мне нужен» — это будет самое счастливое время.
О будущей политической карьере
Экс-претендента на пост президента Беларуси и бывшего политзаключенного Виктора Бабарико на пресс-конференции в Чернигове спросили, планирует ли он продолжать политическую деятельность или рассматривает ее как пройденный этап.
— Что касается политической карьеры, могу сказать, что всю жизнь я старался быть с теми, кому я был нужен. Если я буду нужен Беларуси, то постараюсь делать что-то для нее. Если я буду нужен только своей семье — я хоть и без паспорта, но все-таки в следующем году у меня пенсионный возраст, это уже гордость. Поэтому я не знаю. Реально не знаю, потому что за эти сутки я только узнал о том, что на самом деле ничего не остановилось. Все, что началось, оно живет. И это для меня самое большое счастье. Раз оно живет, я думаю, что и мы будем жить, — ответил Виктор Бабарико.
Мария Колесникова сказала, что пока ответа на этот вопрос у нее нет:
— Я буду активно заниматься встречами и проведением времени со своей любимой семьей, со своими друзьями, коллегами. Я буду заниматься своим здоровьем, с которым тоже есть всяческие вопросы — их не может не быть за пять лет нахождения в таких местах. Что я буду делать дальше — я, честно говоря, еще не знаю. Я не могу сказать, что я не думала, конечно же я думала, но я для себя не нашла какой-то стопроцентный ответ. Поэтому единственное, что я могу сказать: я сейчас какое-то время посвящу себе.
— Мои планы просты: три пункта, — сказал Александр Федута. — Первый, к сожалению, здоровье. Второе — поиск работы, чтобы не быть в тягость для той страны, которая согласится меня принять. Я не хочу быть иждивенцем, я хочу работать, пока есть какие-то силы. И пункт третий — книги. Рукописи изъяли, но я решил написать еще несколько книг. Не политических. Которые, может быть, останутся после меня. Из политики я бы предпочел уйти, если вдруг обстоятельства не впихнут меня назад.
— Я ведаў, што калі мяне вызваляць, усе мае запісы, у першую чаргу кантакты тэлефонныя, знікнуць. І першае, што я зраблю, калі мне дадуць тэлефон, — пазваню родным і сваякам (з дзясятак нумароў у галаве), якія яшчэ там, пагавару з імі, — рассказывает Владимир Лабкович. — Гэта трэба зрабіць як мага хутчэй. А другое — сям’я, дзеці. Я атрымаў ліст ад жонкі, што, аказваецца, нашыя хлопчыкі яшчэ вераць у Санта-Клауса. Таму трэба не падвесці. Гэта тое, што трэба тэрмінова зрабіць, і галоўнае — справіцца.
О том, в какой стране собираюся жить
Журналисты также спросили у экс-политзаключенных, в какой стране они хотели бы жить. И не хотели бы они остаться в Украине.
— Я думаю, что не останусь в Украине, потому что моя сестра находится в Европе, и моя семья находится в других странах. — объяснила Мария Колесникова. — Но я точно знаю, что (мы это буквально недавно, несколько там часов назад обсуждали с беларусами, которые сейчас находятся здесь) есть люди, которые очень хотели бы остаться в Украине. И мы очень надеемся, что у них будет эта возможность. Пока еще не знаем всех процедур и как это может происходить, но это тот вопрос, которым будем заниматься.
— Так уж оказалось, что большая часть людей, с которыми я был связан раньше, находится в Европе. Украина — тоже Европа, но я имею в виду Литву, Латвию, Польшу, — говорит Виктор Бабарико. — Мне еще никто не рассказывал, какие варианты. Это мы сейчас предполагаем, что их три: Литва, Польша, Украина. Ехали сюда, было их два. Оказывается, Украина — тоже вариант. Никто нам ничего пока не предлагал. Пока из того, что я знаю, наиболее реально это либо Польша, либо Литва.
— А вы бы где хотели? — уточнила журналистка
— Так уж получилось, что у меня три города, которые я очень люблю. И один из них — это Вильнюс. Поэтому не знаю. Литва — это замечательно. Варшава будет тоже хорошо… Но пока очень мало информации, — заключил Бабарико.
